— Да?

— Да… Ты приедешь? Я надену только пять капель духов и не буду запирать дверь…

— Жди, — прорычал я в трубку и встал.

Ося скептически оценил мое возбуждение, но отпустил с миром:

— Пожалуй, тебе будет полезно встряхнуться. Только дай знать Панчо.

— Само собой, — но я его почти не слушал, одеваясь на ходу и соображая, что можно прихватить по дороге в качестве прощального подарка.

Дверь квартиры в Гринвич-Виллидж открылась от слабого нажатия на ручку, я шагнул вперед, прижимая к груди букет цветов, коробочку с кольцом и предвкушая несколько приятных часов в постели.

Но мои мечты прервал удар по затылку.

Эпилог

Башка гудела — куда там похмелью! Да еще саднила, били от души, причем даже потрогать, что там да как, нельзя — руки скручены.

И гнусная улыбочка Амброзио Маццарино как финальный аккорд.

Тягучее чувство внизу живота, как после эпического косяка в школе и вызова к директору — только тут последствия куда масштабнее. Ведь даже свободных денег, чтобы заплатить выкуп, сейчас не найти — их придется выдергивать из биржевой игры и тем самым рушить все планы… Затянуть с выкупом до падения рынка? Но я не уверен, что Ося сумеет вырулить один…

Блин, блин, блин!

Все пропало!

Я подергал руками — запястья связаны надежно, Амброзио тут же разразился длинной тирадой на итальянском, отчего два его подручных радостно гыгыкнули. Пошевелил ногой — мафиози тут же наступил мне на щиколотку, резкая боль прострелила тело.

А ведь так все хорошо шло! Идеальные условия, послезнание… нет, блин, полез в вершители судеб! Что мешало спокойненько намыть десяток-другой миллионов и жить в свое удовольствие… Но какая Таллула гадина, а? Пять капель духов… Повелся, как мальчишка… Как бестолковый Джонни с велосипедом… Неужели это моя участь — каждый раз срываться вниз в двух шагах от вершины?

Пошевелил головой и чуть не взвыл от отчаяния — из угла на меня смотрел связанный Ларри. Блин, а я так надеялся, что он подаст весточку ребятам! Плохо, все плохо… Даже шея затекла…

Чтобы как-то отвлечься, начал крутить шеей, заодно осмотрел помещение — похоже, комнатка в городском доме. Ну да, уличный шум глухо, но слышен, вряд ли они тащили мое тело через весь Нью-Йорк, не исключено, что квартира Таллулы где-то рядом… Несколько обшарпанных венских стульев, комод, пыльные гардины на окнах, древний телефонный аппарат на стене…

От его дребезга вздоргнули все — я, Ларри, гангстеры… Амброзио схватил трубку, бросил несколько слов и повернулся ко мне. Его верхняя губа с усиками задралась, обнажив блестящие от слюны зубы:

— Сейчас твой мекс привезет деньги, а цемент для него уже готов.

Я закрыл глаза.

Конец.

Грохнуло так, что я чуть не обделался, и еще плотнее зажмурился — ничего хорошего ждать не приходилось. Выстрел, еще один, звон стекла, два подряд, хрипение, запах пороха…

— Вставай, чего разлегся, — от голоса Панчо я распахнул глаза.

Он потянул меня за руки, вытащил свой нож с двойным изгибом лезвия и разрезал веревки. На полу валялись застреленные, у одного нога в ботинке с подковками с противным звуком скребла по паркету. Двое детективов из нашего агентства тем временем поднимали и распутывали Ларри.

— Уходим, пока полиция не появилась, — Панчо буквально протащил меня сквозь выбитую дверь.

Дрожь в руках прошла только после пересадки в третью машину, мой Форд-А.

— Как ты нас нашел? — спросил я по дороге.

— Спасибо Лаврову, научил ставить наблюдение, — ухмыльнулся Панчо. — Я послал вторую машину за тобой и Ларри.

— А как догадался, что дело нечисто?

— Проще простого, Ларри не вышел из дома, вместо него появилась Таллула с чемоданами и уехала.

— Отпустили?

— Не сразу. Перехватили, задали пару вопросов, потом сразу за тобой.

— Где она сейчас?

— Хочешь ей голову оторвать? — заржал Панчо. — Можем в бордель продать, в Мексику.

— Да ну ее нахрен! Пинка под зад и пусть катится в свой Голливуд! Еще из-за этой дряни пачкаться!

— Как скажешь.

Мы подкатили к нашему манхэттенскому дому, где нас ждал Лавров. В отличие от Панчо, он своих чувств не сдерживал:

— Я понимаю, молодость, то-се, но думать надо верхней головой! Скажите спасибо, что Фрэнк правильно все сделал, а то валяться бы вам с парой лишних дырок в боку!

— Владимир Николаевич, не надо нервничать, все хорошо…

— Хорошо? — взвился он. — Хорошо? Когда в нашем деле доходит до стрельбы, это позор, это непрофессионально! Два наших человека ранены!

— Больше не буду, — совсем по-детски буркнул я. — Дальше-то что делать?

— Лечь на дно, исчезнуть из поля зрения на неделю-другую.

— Никак невозможно, все дело встанет.

— Вы можете руководить делом отсюда? — он сварливо обвел рукой гостиную, уставленную телефонами и прочими аппаратами связи.

— Трудно, но можно.

— Вот и посидите здесь.

Панчо снял в том же подъезде две пустовавшие квартиры, к вечеру в них завезли матрасы, набили шкафы и холодильники едой. Двадцать человек с оружием круглосуточно стерегли наш покой.

Неделю мы провели взаперти, общаясь с миром по телефону и телеграфу или принимая пакеты от посыльных через дверь. Даже привычный к нашим выходкам консьерж офигевал, но держаться в рамках ему помогали щедрые чаевые.

Небритые, с опухшими от недосыпа глазами мы дождались Черного четверга, когда все посыпалось. Цены летели вниз после каждой сделки, к вечеру я успел откупить целую кучу акций RCA, занятых и проданных неделю назад, но возвращать их не торопился. Montgomery Ward, громадный ритейлер с тремя сотнями магазинов по всей стране, рухнул на сорок процентов, экстренные действия руководства биржи позволили немного отыграть падение, но уже было поздно.

Паника захлестывала, все спешили избавиться от ставших токсичными активов, объем торгов подскочил в три раза. Тикер-тайпы закончили печатать итоги дня далеко заполночь… Пятница вроде бы выровняла ситуацию, но мы спланировали некоторые действия, чтобы подстегнуть обвал. Пара проплаченных статей, несколько конфиденциальных разговоров, данные прослушки — мы использовали все ресурсы, и в понедельник все окончательно полетело в тартарары.

Цены неслись вниз, акции жгли руки, все вокруг продавали, продавали, продавали… Телефонные линии не справлялись с нагрузкой, а разносчики телеграмм падали с ног. Поползли слухи, что разорившиеся брокеры прыгали из окон небоскребов, и мы эти слухи поддержали — меня «спрятали» от журналистов, но пронырливые репортеры пролезли в дом, где им намекнули, что со мной не все хорошо.

Новость о том, что «золотой мальчик» исчез, если не покончил с собой, шарахнула во вторник словно искрой по динамиту — брокеры бросились скидывать все, обнуляя накопления инвесторов, в биржевом зале, чего никогда не случалось ранее, вспыхивали драки. К вечеру продали почти двадцать миллионов акций, а Доу-Джонс упал на пятнадцать процентов — за два дня рынок сдулся больше, чем на четверть.

Несколько дней интенсивной работы мозга вымотали меня похлеще марш-броска в ОЗК. Утром в среду я стоял над плитой и тупо пялился на не желающий закипать кофейник до тех пор, пока не подошел Панчо и не зажег под ним газ:

— First Union Bank обанкротился.

Это была первая ласточка — множество банков с растянутым сверх меры кредитом, к тому же не имевшие адекватных резервных фондов, последовали за ним. Их останки с урчанием проглотили устоявшие в буре гиганты — Morgan, Chase National, National City Bank of New York…

Брокеры разорялись пачками, на улицах даунтауна Манхэттена чуть ли не рядами стояли их роскошные автомобили, купленные полгода назад за тысячу или две долларов с табличками «Продается за сто баксов наличными».

Мы же подвели первые итоги.

После того, как я объявил, что это еще не конец, и рынок достигнет дна только через пару лет, Ося заперся в моем кабинете с арифмометром.